Вишневый Сад
Современник
РецензияИнтересно выстраивать линии персонажей, их отношения, завязывающиеся, прерываемые, тянущиеся из начала в конец и там, за финальной чертой теряющиеся из вида... Об этом спектакле можно писать рецензию, а можно - редкий случай! - описать его через судьбы тех или иных персонажей. Таких удач не одна и не две. "Вишневый сад" Волчек можно описать через историю Раневской - Марины Нееловой, а можно - через историю ее брата Гаева - Игоря Кваши, но можно и через судьбу Вари - Елены Яковлевой или Шарлотты - Галины Петровой, даже Яши - Валерия Шальных. Сколько подробностей - всякостей - в его игре, как выстроен его первый выход в ядовито-канареечном пиджаке ,"козой" - указательным и мизинцем, - послюнявив пальцы, Яша-Шальных "выправляет" свои белесые брови. Или - когда подходит знакомиться к Дуняше, чтобы лучше рассмотреть ее достоинства, - поднимает поднос над головой прислуги, который та так и не выпускает из рук, но поцелуя "на ходу" не выдерживает и, запрокинув поднос за голову, роняет блюдце, - посуда "съезжает" за спину служанки (в финале перед самым отъездом Дуняша напомнит Яше этот поднос, снова подняв его, уже по собственному желанию, над головой; но в ответ услышит только смех - Яшино животное ржание)... Прелестная пара Ани (Мария Аниканова) и Пети (Александр Хованский).
БОЛЬШИЕ РУКИ
У Лопахина - Сергея Гармаша не только большие руки, но и широкий - чуть оттянутый вперед - шаг. Когда говорит, широко размахивает руками с растопыренными пальцами. Уходя, на прощание пожимает каждому руку, даже Фирсу; Гаева это смешит.
Что уж он там за книгу читает, одному Богу известно. Заснул. Проспал поезд. А тут еще Дуняша - не снимает чехлы со стульев, но раздевает их. За разговором - перебрасываясь с Лопахиным первыми короткими репликами, пытается "подкатить", точно и впрямь просит: ах, возьмите, возьмите меня... Лопахин игнорирует ее грубый, навязчивый эротизм (от которого потом бежит и "утонченный", офранцузившийся Яша; Дуняша здесь грубее всех и наглой жизненной силой выбивается из общего тона спектакля, противостоит всеобщему, торжествующему страданию, к которому все здесь готовы, которое, кажется, уже переживают по памяти, поскольку все страшные события всерьез однажды уже пережиты; Волчек, правда, признается, что не сумела найти своей истории для Дуняши в новом "Вишневом саде").
Лопахин спешит оставить Дуняшу, как вскоре другие будут бежать его общества. Когда во втором акте он рассказывает господам про свое посещение театра, Гаев и Раневская с барским высокомерием выслушивают его, не скрывая своего презрения. И Раневская откровенна, - вам бы не в театр ходить... В спектакле Галины Волчек очень чувствуется желание одних избавиться от других, освободиться от общества бесконечно преследующих их Яши или Дуняши, остаться в своем узком кругу. Так Варя с Аней, говоря о ерунде, про какой-то там воздушный шар, все ждут, когда же их наконец оставит Дуняша.
Приехали. И с шумом вносят вещи. (Дом сразу погружается в какую-то суету.) Коробки, кажется, даже какую-то мебель; и сбоку не выходят, а вбегают в дом без стен Аня, Варя, Гаев, Раневская, Шарлотта. На голове у Раневской - большая широкополая шляпа, скрывающая глаза и половину лица. Выбежав, они на мгновение поворачиваются лицом к публике и замирают в такой фронтальной мизансцене, чтобы тут же следом за Раневской быстро побежать дальше - по комнатам, в разное время, кем-то из них едва ли не только что оставленным.
Оторвавшись от других, она входит и на секунду забирается на столик в своем шикарном платье - посидеть на столе - и тут же уходит куда-то вбок. Все собираются, а Любови Андреевны нет: вот детская, помните? Любовь Андреевна бросается ко всем, всех трогает, всех узнает, касаясь каждого, обнимая, и снова спешит куда-то, и все бегут за ней следом. Если бы не страдание это, открытое, "чистое", вечное, по всем манерам и замашкам начала такую Раневскую можно было бы назвать егозой, - так возбуждена она, так готова к какому-нибудь эксцентрическому поступку или даже проступку. Может, кажется, сотворить что угодно - на удивление всем. Вот декламирует с Гаевым стих, говорит, что "любит родину...", - и эта любовь, как стихи, как слезы, - все выражает крайности ее теперешнего настроения. Медленный, но вполне еще крепкий Фирс (Рогволд Суховерко) кладет ей под ноги подушку, чтобы как-то смягчить ее нервность. А она снова вскакивает: я не могу усидеть, я не в состоянии! я не перенесу... этой... радости... И ужас в ее глазах. Сталкивается "нос к носу" со шкафом и вскрикивает: "Шкапик!" - и обнимает шкаф. - "Столик мой!.." - и снова чуть ли не в слезы. Умершую няню не так жалко, как этот "живой" столик, перед которым она становится на колени.
СТАРЫЙ САД
Что за декорация Павла Каплевича и Петра Кириллова? На сад не похоже. Нечто громоздкое, тяжелое, серо-сизое, вроде тучи над наклонным круглым помостом. То ли пепел, готовый похоронить под собой имение Раневской, то ли застывшая пена.
ГАЕВ
О себе Гаев - Игорь Кваша говорит пафосно, демагогично. И громко, точно его, ребенка, поставили на стул и дали читать длинные стихи: я - человек 80-х годов... Гордость тут - не только за годы, от которых он здесь представительствует, но и за саму речь, по его разумению, убедительную, удачную во всех смыслах. Утешительную для сестры. И дальше он также, едва взяв слово, будет говорить долго, может быть, громко, но неизбежно вяло, безжизненно, инфантильно...
А громко он говорит, наверное, чтобы не бояться. Те же дети, оказавшись в темноте, говорят если не шепотом, то громко, стараясь голосом заполнить темноту. Ведь и Гаева все пугает: и Лопахин со своими громадными планами, и Яша, и даже Люба.
Яша ржет, не считаясь с Гаевым. И тот неловко посторонится этого смеха. А сестра напугает, когда, едва успокоившись, сядет, отвернувшись ото всех по обыкновению и по всегдашнему ее здесь желанию, поразив графичным - с модернистской открытки - изгибом-изломом тела, с папиросой в отведенной левой руке, и, страшно одинокая в эту минуту, вдруг страшно вскрикивает: "Мама!" Вскрикнула, точно только что потеряла мать. Хотя и мать, и этот сад потеряла давно и распростилась со всем этим не вчера и не позавчера. Гаев вздрагивает, всматривается следом за нею. Ничего не видит.
Он добрый, хороший, и единственный его недостаток, в сущности, в том, что он не понимает происходящего. В финале, столкнувшись с Шарлоттой, он говорит: "Счастливая Шарлотта - поет!" Когда же она бросает сверток с "ребенком" на пол, Гаев в испуге отскакивает. И не понимает, о чем она, собственно, говорит, когда просит: "Так вы найдите мне место". Уходит, приговаривая: "Все нас бросают". И потом, опять же не зная, что говорить: "Все равно".
Никогда прежде не приходилось мне видеть Раневскую, так внятно чувствующую и понимающую слова про "мои грехи". Так простодушно, так доверчиво говорящую об этом. Но тут же Раневская - Марина Неелова вскакивает и хвастает телеграммой. Музыка! Оркестр! И бросается танцевать - плясать даже! - с Гаевым, и, обессиленные, они буквально падают на скамейку, и она кладет голову ему на колени.
Здесь все нервны, но Раневская нервна на грани истерики, и можно предположить, что первая попытка покончить с собой, как водится, не станет последней.
ШАРЛОТТА
Все нервны, и Шарлотта тоже. Вначале не дает поцеловать ручку и отказывается показывать фокус. Уходит спать, но добирается только до качелей в саду. В начале второго акта она оказывается в окружении местного быдла. Когда Шарлотта - Галина Петрова выходит на сцену, на скамье сидят и отвратительно поют Дуняша, Яша, аккомпанирует Епиходов (Авангард Леонтьев).
Шарлотта в фуражке и с ружьем. Стелит плед, ложится, вроде бы спокойная, но тут же вскакивает, кидается к ружью, всматривается в дуло, надевает на ружье фуражку и принимается разговаривать с ним, как с живым человеком: "Я не знаю, сколько мне лет, и мне все кажется, что я молоденькая..." С ружьем она танцует, как со своим кавалером, по дороге рассказывая про детство, влюбленными, доверчивыми глазами вглядываясь в пустоту под фуражкой. Вдруг переходит на сдавленный шепот: "Так хочется поговорить, а не с кем", - и задвигает фуражку себе на глаза, тявкает...
Шарлотта Петровой трагически одинока, одинокая и в женской своей судьбе. Хотя казалось, что именно одиночество играли всегда и все Шарлотты. (Что, собственно, еще играть?.. Сначала - одиночество, потом - фокусы, снова - одиночество.) Но у Шарлотты Галины Петровой одиночество такой концентрации, что местное общество его разбавить не в силах. Она не смешивается с этими людьми. И от необходимости слушать их пение испытывает только муку. И ищет спасения в своем печальном циркачестве, выбирая в партнеры Яшу. И замирает в финале, когда приходит время уходить, смотрит кругом совершенно остекленевшим взглядом. Здесь по-разному покидают дом, Шарлотта - боком.
ПЕТЯ И АНЯ
Нескладный резонер, растяпа, Петя заставляет слушать себя всерьез, а не смеяться его мечтаньям о будущем, классовому его подходу. Как в добрые советские годы, он снова - положительный герой. Чистый мальчик. Умный.
Но умно говорит не потому, что собрался вправить мозги юной барышне, а чтобы говорить. Потому, что видит, что она его любит, и всячески пытается увлечь ее разговором, и как-то неловко пытается выкрутиться из-под серьеза, в который ведет его Аня, и проваливается в собственные серьезные размышленья. Он говорит, а Аня зачарованно следит за каждым его словом, не понимая, кажется, ничего. Мы... выше любви. То, что всерьез, в колодец, чтобы и всерьез, и - нет. Игра - и не только. Он верит в то, что говорит. Где-то там Лопахин - у качелей в саду и Раневская - в изломе модерна.
Современник
РецензияИнтересно выстраивать линии персонажей, их отношения, завязывающиеся, прерываемые, тянущиеся из начала в конец и там, за финальной чертой теряющиеся из вида... Об этом спектакле можно писать рецензию, а можно - редкий случай! - описать его через судьбы тех или иных персонажей. Таких удач не одна и не две. "Вишневый сад" Волчек можно описать через историю Раневской - Марины Нееловой, а можно - через историю ее брата Гаева - Игоря Кваши, но можно и через судьбу Вари - Елены Яковлевой или Шарлотты - Галины Петровой, даже Яши - Валерия Шальных. Сколько подробностей - всякостей - в его игре, как выстроен его первый выход в ядовито-канареечном пиджаке ,"козой" - указательным и мизинцем, - послюнявив пальцы, Яша-Шальных "выправляет" свои белесые брови. Или - когда подходит знакомиться к Дуняше, чтобы лучше рассмотреть ее достоинства, - поднимает поднос над головой прислуги, который та так и не выпускает из рук, но поцелуя "на ходу" не выдерживает и, запрокинув поднос за голову, роняет блюдце, - посуда "съезжает" за спину служанки (в финале перед самым отъездом Дуняша напомнит Яше этот поднос, снова подняв его, уже по собственному желанию, над головой; но в ответ услышит только смех - Яшино животное ржание)... Прелестная пара Ани (Мария Аниканова) и Пети (Александр Хованский).
БОЛЬШИЕ РУКИ
У Лопахина - Сергея Гармаша не только большие руки, но и широкий - чуть оттянутый вперед - шаг. Когда говорит, широко размахивает руками с растопыренными пальцами. Уходя, на прощание пожимает каждому руку, даже Фирсу; Гаева это смешит.
Что уж он там за книгу читает, одному Богу известно. Заснул. Проспал поезд. А тут еще Дуняша - не снимает чехлы со стульев, но раздевает их. За разговором - перебрасываясь с Лопахиным первыми короткими репликами, пытается "подкатить", точно и впрямь просит: ах, возьмите, возьмите меня... Лопахин игнорирует ее грубый, навязчивый эротизм (от которого потом бежит и "утонченный", офранцузившийся Яша; Дуняша здесь грубее всех и наглой жизненной силой выбивается из общего тона спектакля, противостоит всеобщему, торжествующему страданию, к которому все здесь готовы, которое, кажется, уже переживают по памяти, поскольку все страшные события всерьез однажды уже пережиты; Волчек, правда, признается, что не сумела найти своей истории для Дуняши в новом "Вишневом саде").
Лопахин спешит оставить Дуняшу, как вскоре другие будут бежать его общества. Когда во втором акте он рассказывает господам про свое посещение театра, Гаев и Раневская с барским высокомерием выслушивают его, не скрывая своего презрения. И Раневская откровенна, - вам бы не в театр ходить... В спектакле Галины Волчек очень чувствуется желание одних избавиться от других, освободиться от общества бесконечно преследующих их Яши или Дуняши, остаться в своем узком кругу. Так Варя с Аней, говоря о ерунде, про какой-то там воздушный шар, все ждут, когда же их наконец оставит Дуняша.
Приехали. И с шумом вносят вещи. (Дом сразу погружается в какую-то суету.) Коробки, кажется, даже какую-то мебель; и сбоку не выходят, а вбегают в дом без стен Аня, Варя, Гаев, Раневская, Шарлотта. На голове у Раневской - большая широкополая шляпа, скрывающая глаза и половину лица. Выбежав, они на мгновение поворачиваются лицом к публике и замирают в такой фронтальной мизансцене, чтобы тут же следом за Раневской быстро побежать дальше - по комнатам, в разное время, кем-то из них едва ли не только что оставленным.
Оторвавшись от других, она входит и на секунду забирается на столик в своем шикарном платье - посидеть на столе - и тут же уходит куда-то вбок. Все собираются, а Любови Андреевны нет: вот детская, помните? Любовь Андреевна бросается ко всем, всех трогает, всех узнает, касаясь каждого, обнимая, и снова спешит куда-то, и все бегут за ней следом. Если бы не страдание это, открытое, "чистое", вечное, по всем манерам и замашкам начала такую Раневскую можно было бы назвать егозой, - так возбуждена она, так готова к какому-нибудь эксцентрическому поступку или даже проступку. Может, кажется, сотворить что угодно - на удивление всем. Вот декламирует с Гаевым стих, говорит, что "любит родину...", - и эта любовь, как стихи, как слезы, - все выражает крайности ее теперешнего настроения. Медленный, но вполне еще крепкий Фирс (Рогволд Суховерко) кладет ей под ноги подушку, чтобы как-то смягчить ее нервность. А она снова вскакивает: я не могу усидеть, я не в состоянии! я не перенесу... этой... радости... И ужас в ее глазах. Сталкивается "нос к носу" со шкафом и вскрикивает: "Шкапик!" - и обнимает шкаф. - "Столик мой!.." - и снова чуть ли не в слезы. Умершую няню не так жалко, как этот "живой" столик, перед которым она становится на колени.
СТАРЫЙ САД
Что за декорация Павла Каплевича и Петра Кириллова? На сад не похоже. Нечто громоздкое, тяжелое, серо-сизое, вроде тучи над наклонным круглым помостом. То ли пепел, готовый похоронить под собой имение Раневской, то ли застывшая пена.
ГАЕВ
О себе Гаев - Игорь Кваша говорит пафосно, демагогично. И громко, точно его, ребенка, поставили на стул и дали читать длинные стихи: я - человек 80-х годов... Гордость тут - не только за годы, от которых он здесь представительствует, но и за саму речь, по его разумению, убедительную, удачную во всех смыслах. Утешительную для сестры. И дальше он также, едва взяв слово, будет говорить долго, может быть, громко, но неизбежно вяло, безжизненно, инфантильно...
А громко он говорит, наверное, чтобы не бояться. Те же дети, оказавшись в темноте, говорят если не шепотом, то громко, стараясь голосом заполнить темноту. Ведь и Гаева все пугает: и Лопахин со своими громадными планами, и Яша, и даже Люба.
Яша ржет, не считаясь с Гаевым. И тот неловко посторонится этого смеха. А сестра напугает, когда, едва успокоившись, сядет, отвернувшись ото всех по обыкновению и по всегдашнему ее здесь желанию, поразив графичным - с модернистской открытки - изгибом-изломом тела, с папиросой в отведенной левой руке, и, страшно одинокая в эту минуту, вдруг страшно вскрикивает: "Мама!" Вскрикнула, точно только что потеряла мать. Хотя и мать, и этот сад потеряла давно и распростилась со всем этим не вчера и не позавчера. Гаев вздрагивает, всматривается следом за нею. Ничего не видит.
Он добрый, хороший, и единственный его недостаток, в сущности, в том, что он не понимает происходящего. В финале, столкнувшись с Шарлоттой, он говорит: "Счастливая Шарлотта - поет!" Когда же она бросает сверток с "ребенком" на пол, Гаев в испуге отскакивает. И не понимает, о чем она, собственно, говорит, когда просит: "Так вы найдите мне место". Уходит, приговаривая: "Все нас бросают". И потом, опять же не зная, что говорить: "Все равно".
Никогда прежде не приходилось мне видеть Раневскую, так внятно чувствующую и понимающую слова про "мои грехи". Так простодушно, так доверчиво говорящую об этом. Но тут же Раневская - Марина Неелова вскакивает и хвастает телеграммой. Музыка! Оркестр! И бросается танцевать - плясать даже! - с Гаевым, и, обессиленные, они буквально падают на скамейку, и она кладет голову ему на колени.
Здесь все нервны, но Раневская нервна на грани истерики, и можно предположить, что первая попытка покончить с собой, как водится, не станет последней.
ШАРЛОТТА
Все нервны, и Шарлотта тоже. Вначале не дает поцеловать ручку и отказывается показывать фокус. Уходит спать, но добирается только до качелей в саду. В начале второго акта она оказывается в окружении местного быдла. Когда Шарлотта - Галина Петрова выходит на сцену, на скамье сидят и отвратительно поют Дуняша, Яша, аккомпанирует Епиходов (Авангард Леонтьев).
Шарлотта в фуражке и с ружьем. Стелит плед, ложится, вроде бы спокойная, но тут же вскакивает, кидается к ружью, всматривается в дуло, надевает на ружье фуражку и принимается разговаривать с ним, как с живым человеком: "Я не знаю, сколько мне лет, и мне все кажется, что я молоденькая..." С ружьем она танцует, как со своим кавалером, по дороге рассказывая про детство, влюбленными, доверчивыми глазами вглядываясь в пустоту под фуражкой. Вдруг переходит на сдавленный шепот: "Так хочется поговорить, а не с кем", - и задвигает фуражку себе на глаза, тявкает...
Шарлотта Петровой трагически одинока, одинокая и в женской своей судьбе. Хотя казалось, что именно одиночество играли всегда и все Шарлотты. (Что, собственно, еще играть?.. Сначала - одиночество, потом - фокусы, снова - одиночество.) Но у Шарлотты Галины Петровой одиночество такой концентрации, что местное общество его разбавить не в силах. Она не смешивается с этими людьми. И от необходимости слушать их пение испытывает только муку. И ищет спасения в своем печальном циркачестве, выбирая в партнеры Яшу. И замирает в финале, когда приходит время уходить, смотрит кругом совершенно остекленевшим взглядом. Здесь по-разному покидают дом, Шарлотта - боком.
ПЕТЯ И АНЯ
Нескладный резонер, растяпа, Петя заставляет слушать себя всерьез, а не смеяться его мечтаньям о будущем, классовому его подходу. Как в добрые советские годы, он снова - положительный герой. Чистый мальчик. Умный.
Но умно говорит не потому, что собрался вправить мозги юной барышне, а чтобы говорить. Потому, что видит, что она его любит, и всячески пытается увлечь ее разговором, и как-то неловко пытается выкрутиться из-под серьеза, в который ведет его Аня, и проваливается в собственные серьезные размышленья. Он говорит, а Аня зачарованно следит за каждым его словом, не понимая, кажется, ничего. Мы... выше любви. То, что всерьез, в колодец, чтобы и всерьез, и - нет. Игра - и не только. Он верит в то, что говорит. Где-то там Лопахин - у качелей в саду и Раневская - в изломе модерна.
@темы: Театр